Я очень люблю клавишные музыкальные инструменты. Допустим, клавесин. Вроде бы совершенно глух к пальцам – внушай ему что хочешь, а он себе щебечет на своем барочном языке, а в то же время – какая сказка сразу вокруг, особенно если к нему, клавесину, с соответствующей музыкой подойти. А орган! Он собирает в единый аккорд все наши человечьи молитвы, а потом с силой выпускает их из своих труб, и они долетают прямо до Бога. Но не могу также промолчать о рояле, этом трехногом изверге, укравшем у меня детство, но зато научившем меня разговаривать на языке музыки, что до сих пор не очень-то помогало мне. Но теперь, благодаря Старому Кайзеру (да откроются врата рая перед его душой) я могу мечтать о многом.
Сейчас я расскажу эту историю – благо мое желание совпадает с моим долгом – Старый Кайзер завещал написать мне об этом, и обязательно не по-современному, а как я говорю. «Мне будет приятно, – сказал он, – если ты запишешь эту историю своим смешным и милым романтическим языком.»
Итак, я начинаю. Зовут меня Иоганн Готлиб Гольденберг и мне скоро исполнится шестнадцать лет. Я уже говорил, что очень люблю клавишные инструменты. На самом деле я гораздо более люблю струнные, что открылось мне недавно, когда я попытался играть на гитаре. Меня поразило ощущение слияния, в котором между струной и пальцами нет каких либо вспомогательных механизмов, кроме мастерства играющего. К сожалению, у меня нет этого мастерства, и вряд ли оно уже будет так, как мне страшно много лет для этого.
Мои бедные родители (светлая память им) сызмальства учили меня на клавире. Я рос весьма правильным и законопослушным сыном, и даже моя чрезмерная мечтательность не мешала мне в этом. Я был сильно не похож на своих сверстников, и моим родителям нравилось это. Они называли меня ангелом и нежно берегли мое романтическое мировоззрение от многих искусов грубой современности. Берег его и я сам, чувствуя, что мир подобен хищной акуле. Чтобы обмануть эту акулу, я иногда прикидывался ярым материалистом и однажды так преуспел в этом, что заставил плакать свою бедную маму, коя подумала, что обманулась во мне. К неприличным же вещам я был искренне глух, ничего такого не знал, да и сейчас не люблю всяческой пошлости. Очень я не любил компании сверстников, которые всегда задирали меня, зато охотно общался с людьми много себя старше, особенно с господином аббатом, который часто разрешал мне поиграть на органе в нашей церкви и вдобавок обучал меня контрапункту. Всеми обычными науками, а также игрой на клавире занимался я дома, и столь старательно и успешно, что скоро смог сдать с отличием выпускные экзамены. Как радовались мои бедные родители! Решено было на отложенные деньги сшить мне первый взрослый костюм и торжественной речью напутствовать меня в новую жизнь. Что это была за жизнь, я так и не узнал. Мама поставила тесто на праздничный пирог, и они с папой побежали за материалом на костюм. Увы, они ничего не успели купить. Прямо около дома на них наехал пьяный водитель на грузовике. Маму убило сразу, а папа еще сутки мучался.
Итак, я остался один. Соседи помогли мне найти каких-то родственников, но все они были слишком бедны, чтобы помочь мне. И тут я вспомнил про нашу дальнюю тетю из Бранденбурга, которая имела там целый дом. Я, не медля, позвонил и получил позволение приехать.
«Ну, и что же ты умеешь делать?» - был первый вопрос тети, когда мы сели пить чай в ее просторной и светлой столовой.
«Умею играть на клавире!» - отрапортовал я настолько браво, насколько позволяло мне мое горе. Тетя не шелохнулась.
«Я спросила что ты умеешь д е л а т ь. Делать, а не играть, понял?»
Я растерялся. Ну что я такое в своей жизни делал? Получается, что ничего, если не считать многочасовых занятий на клавире и органе.
«Ну…- выдавил я из себя, - половики могу трясти.»
Тетя расхохоталась. «Половики трясти!» - повторяла она чуть не плача от смеха. «Зачем же их трясти, у меня пылесос есть для этого и домработница. А это еще что за бумажка?» - рванула она из моих рук аттестат и вдруг облегченно вздохнула: «Уф. Ну, слава Богу, с отличием. Стало быть, с ним куда-нибудь можно поступить. Может, даже в финансовую академию возьмут.»
«Когда я должен начать готовиться?» - робко спросил я. Тетя махнула рукой. «Сиди. Туда тебе не подготовиться. Экзамены через два месяца, до тех пор я кое с кем поговорю, аттестат у тебя хороший, хоть и деревенский. Думаю, возьмут.»
Помолчав, она добавила: «И забудь о своем клавире. Музыкой сейчас не проживешь. Уж на что моя Анастаси, и в консерватории учится, а не поимела бы своего миллионера, да его денег, и не играла бы в концерте Старого Кайзера. Ну, иди, я покажу тебе твою комнату. Отдохнешь там полчасика, а потом можешь спускаться к ужину.
Тетя ушла, и я остался вконец расстроенный. Я понял, что страшная акула материализма подобралась вплотную к моей судьбе. Кроме того, я был настолько далек от практической жизни, что более половины всего, сказанного тетей, представлялось мне в виде загадочных ребусов. Особенно загадочна была эта Анастаси . Как это она могла поиметь миллионера, и главное: зачем деньги этого миллионера Старому Кайзеру, который, как известно, сказочно богат? Может быть, он потратил все свои деньги, помогая нищим и сиротам, и теперь нуждается? Эта мысль немного утешила меня, хотя сразу стало жаль Старого Кайзера. Потом я почувствовал себя страшно утомленным и уснул, не дожидаясь ужина. Утром меня разбудила тетя, которую я нашел много боле приветливой, чем вчера. Она повела меня завтракать.
За завтраком я достаточно узнал о Анастаси. Это была дочь тети. Тетя сказала, что девушке сказочно повезло – она встретила своего миллионера, и теперь он ее содержит. Я хотел спросить, как это: «содержит»? Но, опасаясь, что это какая-нибудь пошлость – промолчал. В конце завтрака забежала сама Анастаси. Я так засмотрелся, что забыл поздороваться. Можете себе представить! Она была совершенно не похожа ни на моих крикливых ровесниц, ни на женщин, которые вокруг, нет, она была вылитая Мадонна с какой-нибудь картины Эпохи Возрождения! «Какая, должно быть, возвышенная душа у нее!» - подумал я. И мне сразу захотелось как-нибудь стать ей полезным.
Тетя хитро подмигнула ей, указывая на меня. Я открыл рот, чтобы поздороваться, но Анастасии уже упорхнула. Тетя подбежала к окну, потом, не удержавшись, поманила и меня: «Смотри, ее миллионер!» (Тетя была, как я уже понял, страшно болтлива.) Я увидел Анастаси на лошади, причем по-старинному, в дамском седле. Вторым же всадником была странная фигура в парике и маске, так, что лица я не смог разглядеть. «Он всегда в маске, - прошептала тетя у меня за спиной, - даже при Анастаси.»
Как я уже говорил, тетя была очень болтлива. Одновременно с этим она еще была крайне недоверчива(забавное сочетание!) и поэтому не могла открывать душу соседкам. Я же стал для нее находкой. Я не мог никому ничего разболтать, поскольку ни с кем не общался, и в то же время, всегда внимательно слушал тетю, надеясь таким образом хоть немного изучить законы современной жизни.
Скоро я узнал, что миллионер очень ревнив. Это выражалось у него в постоянном слежении за Анастаси. Он сопровождал ее всюду, и даже наедине с матерью она не могла пробыть больше десяти минут. Но был старинный дом, купленный специально для нее с прекрасным роялем, и миллионер поклялся честью не переступать порога этого дома, пока там слышны звуки клавира.
Как-то тетя послала меня в этот дом отнести фрукты для Анастаси. Издалека я услышал божественные звуки музыки, и мое сердце наполнилось тоскою по утерянному клавиру, и моя другая утрата ударила меня снова своей непоправимостью. Как во сне, вошел я в тяжелые старинные ворота, и сама Анастаси открыла мне.
За ее спиной, в глубине комнаты, увидел я красивого мужчину с вышитым на сюртуке камертоном, что указывало на его принадлежность к настройщикам. Но в следующий момент я уже не владел собой – прекрасный, инкрустированный золотом клавир стоял у окна. Я, забыв все правила хорошего тона, сунул в руки Анастаси корзину с фруктами, а сам бросился к инструменту и жадно, взахлеб, начал играть то, что стояло на пюпитре. Я играл, как голодный, пока до меня не долетел срывающийся на визг, голос Анастаси:
- Тебе кто разрешил трогать инструмент?
Я встал, чувствуя себя совершенно побитым и поплелся к двери, но вдруг услышал за спиной басок настройщика:
– Подожди, малыш!
– Ты говоришь,– обратился он к Анастаси, – никто не знает, что он умеет играть?
– Только мама, – отвечала та, – но мама запретила ему даже думать об этом, – ему надо заниматься делом.
Настройщик довольно прищелкнул языком.
– Слушай, парень, тебе хватит по три марки за каждый час, что ты будешь играть, пока мы с барышней наверху позанимаемся любовью?
Я не понял, что значит «заниматься любовью», но почувствовал в этих словах страшное оскорбление Анастаси. Вдобавок, воспоминание о клавишах клавира жгло мои пальцы, и душа моя не смогла всего этого вынести. Из глаз моих хлынули слезы и я упал без чувств.
Очнулся я очень быстро, вероятно через несколько секунд, так как они все еще стояли оцепенев от удивления. Мой мозг работал стремительно и четко. Я заставил себя подняться и обратился к ним:
– Господа, то, что произошло со мной, надеюсь, произошло в первый и последний раз. Я с радостью буду вам полезен и постараюсь оправдать ваше доверие. (Почему-то во время этих моих слов Анастаси издала странный сдавленный звук и спряталась за настройщика. Я продолжал)
– Что же касается платы, то ею для меня вполне является возможность играть на этом дивном инструменте.
– Но ведь будешь должен играть только мою программу, – сказала Анастаси, – высовываясь из-за настройщика и все еще борясь с каким-то внутренним напряжением – видимо то было сочувствие ко мне. – «Он» знает все, что я играю, а это очень трудные вещи.
– Дайте мне ноты, и вы можете испытать меня. – сказал я не без внутреннего страха.
И Анастаси открывала страницу за страницей, а я играл с листа и все думал: когда же начнутся обещанные трудности. Наконец Анастаси замотала головой:
– Ну ты прямо вундеркинд какой-то!
Настройщик захохотал:
– Браво, малыш, поздравляю! Ты сдал самый уникальный в своей жизни экзамен.
И он раскланялся передо мной. Потом положил одну руку на плечо Анастаси и они пошли так на второй этаж.
Я бросился к клавиру и играл до самозабвения. Я был счастлив. Когда же я вспомнил про Анастаси, то подумал, что такая прекрасная и возвышенная душа не может делать дурные дела с чистыми глазами, а коль ни тени смущения не прочел я на ее лице – стало быть, в занятиях любовью нет ничего дурного. И мне вдруг захотелось, чтобы она позанималась любовью и со мной.
Когда я вернулся домой – тетя спросила меня, где я был так долго. Я ей все рассказал. Отчего-то она крайне изумилась. Это проявилось в вытаращенных глазах и открытом рте, а до сей поры я не замечал за ней склонности к гримасам.
– Послушай, Иоганн, – сказала тетя, когда ее глаза немного уменьшились, – а разве они не просили тебя...ну… как бы это сказать… допустим, никому не болтать об этом?
Тут настала очередь изумляться мне.
– Не просили? А разве то, что вы услышали это из моих уст, не служит ответом на Ваш вопрос?
– Ну…может быть, ты забыл.
– Вы считаете меня способным забыть о долге чести?!
Тетя хмыкнула и что-то пробормотала себе под нос о каких-то идиотах, потом сказала, как бы размышляя вслух: «Ну, с другой стороны, ясно, что ты здесь никого не знаешь и, кроме меня, рассказать тебе некому.»
– Ну, так слушай! – обратилась она прямо ко мне. – То, что ты узнал – есть большая тайна. Смотри, никому не говори ничего. Особенно смотри, чтобы «Он» не узнал, что ты умеешь играть на клавире.
Итак, я больше не был одинок. Я мог играть на клавире часто, очень часто, поскольку любовь была, видимо, важным делом и занимались они ей весьма прилежно. Я играл уже наизусть всю программу Анастасии, и вещи, которые играл раньше, но мне все равно было мало. Мне хотелось сыграть на клавире всю музыку мира. Иногда я пытался придумать какие-то свои комбинации из пассажей и аккордов, но всегда был строго ругаем за это Анастаси.
Между тем тетя становилась все мрачнее и мрачнее. Однажды утром, когда Анастаси заскочила к ней на свои десять минут, выпить чашечку кофе, тетя тихо сказала ей:
– Знаешь, дорогая, все-таки это уже слишком. Обирать богатого мужика такой красавице, как ты, еще куда ни шло, но принимать любовника в его доме…
Я похолодел. Значит Анастаси все-таки преступница, и я – помощник в ее грязных делах?
Анастаси вдруг заплакала.
– Я не могу больше! – рыдала она, – вот сейчас выйду и скажу ему «пошел вон»!
– Давай-давай! – закивала тетя, – ты тоже не нищая. Будешь ходить в шмотках, которые стоят тысячи, а не миллионы, ничего. Только про концерт у Старого Кайзера забудь.
Анастаси посмотрела на нее и сразу перестала плакать.
- Нет, – глухо сказала она, - пусть уж все останется как есть.
И уже вставая, достала пудреницу, чтобы скрыть с помощью пудры следы слез. Тетя посмотрела на нее с сочувствием:
– Бедная. – и понизила голос до шепота, – но разве «Он» уж такой отвратительный?
Анастаси пронзительно хмыкнула:
- Отвратительный? Да я вообще не знаю, какой он. Разве он когда-нибудь прикасался ко мне? Нет же, все ночи проводим за беседами о высшем!
И тут я увидел, что нет границ тетиному умению изумляться. Если я смог изумить ее до вытаращенных глаз, то сейчас они просто вылезли ей на лоб. Вдобавок она тихо ойкнула и уронила салфетку. Но тут на лестнице послышались тяжелые шаги миллионера. Анастаси быстро поцеловала тетю и исчезла.
Я посмотрел на тетю. Тысяча вопросов кишела в моей голове, но я почувствовал, что их не следует задавать. Поэтому я пошел в свою комнату, раскрыл Библию и стал читать, ожидая того счастливого времени, когда я смогу пойти поиграть на клавире.
Между тем приближался концерт. Анастаси занималась исключительно любовью, а я играл за нее на клавире. Я никогда не слышал, как она играет (за исключением тех далеких звуков из-за двери), но был уверен в высоком уровне ее мастерства. Я считал, что она не нуждается в ежедневных занятиях.
Однажды, когда Анастаси с настройщиком, как обычно ушли наверх – мне стало вдруг невыразимо грустно. Я вспомнил одну песню, которую мама часто мне пела перед сном. И я уже не мог играть программу Анастасии. Мои пальцы сами собой начали нащупывать мелодию этой песни. Потом я стал оплетать ее разными красивыми пассажами и мелизматикой. Я очень увлекся, пытаясь втиснуться в структуру этой любимой маминой песни и тем самым, как бы снова общаясь с мамой. В этот момент дверь открылась, и вошел Старый Кайзер.
Я испуганно вскочил и вгляделся как можно пристальней. Ошибки не было – это был именно Старый Кайзер, даже я не мог не узнать его, хотя у нас дома не было телевизора. Кто же не знает Старого Кайзера? Никому не известно, какую должность он занимает на самом деле, ведь монархии уже давно нет в нашей стране, но личность его безусловно легендарная. Вы помните его плакаты? Старый Кайзер среди бранденбургских детей, дарящий новую квартиру бездомному, или закладывающий фундамент храма, или выпускающий птиц в зоомагазине! Это доброе, чуть усталое лицо знакомо моим сверстникам с самого детства. И вот я стою и смотрю на него, а он, в свою очередь – на меня.
– Садитесь, молодой человек, – наконец говорит он, – Вы прекрасно играете на клавире.
Но я не смею сесть и продолжаю во все глаза смотреть на него.
– Садитесь, повторяет он и рукой своей мягко опускает меня на стул. – Я приглашаю Вас выступить в моем концерте.
У меня помутнело в глазах. Выступить в концерте Старого Кайзера! Об этом мечтает каждый, кто играет на клавире. Но там будет миллионер Анастаси, и я дал слово чести, что он не узнает о моем умении играть на клавире.
– Ну что же Вы молчите? – спрашивает Старый Кайзер, – Вы не согласны?
И решившись на величайшую дерзость в своей жизни, я отрицательно качаю головой. Старый Кайзер изумленно смотрит на меня.
– Но почему? Может быть, Вам нужны деньги? Я заплачу Вам, сколько Вы пожелаете.
– Нет! – с отчаяньем произношу я, чувствуя, что вот-вот слезы покатятся из моих глаз.
– Но это уже даже интересно. – сказал Старый Кайзер, и тут сверху раздался голос Анастаси:
– Ты что, заснул? Почему ты не играешь?
– Кто там? – удивился Старый Кайзер, – Либе фройляйн, спускайтесь сюда, объясните мне, пожалуйста…
Наверху что-то упало, и скоро появилась Анастаси, почему-то с распущенными волосами, хотя наверх она уходила с высокой прической.
– Здравствуйте, фройляйн, – сказал Старый Кайзер, - Вы не могли бы мне объяснить, почему этот высокоодаренный молодой человек не хочет играть в моем концерте ни за какие деньги?
Анастаси пожала плечами. Лицо ее начало покрываться пятнами.
– Я могу объяснить, – послышался с лестницы басок настройщика. Он спустился в залу и совершенно непринужденно обратился к Старому Кайзеру:
– Дело в том, что у нас пари с этим малышом. Оно заключается в том, что малыш должен в течении месяца каждый день играть здесь на клавире. А хозяин при этом не должен догадаться, что малыш имеет какое-то отношение к музыке, вот в чем вся штука. А на Вашем концерте хозяин этого дома непременно будет. Из сего следует, что участвуя в Вашем концерте, малыш неминуемо проиграет пари.
Я восхитился ловкостью и находчивостью настройщика.
– Кто же хозяин этого дома? – спросил старый Кайзер.
– Герр Н. – тихо отвечала Анастаси, совершенно потупившись.
– Герр Н.? А Вы, значит, та самая Анастаси, которая должна играть в моем концерте?
Анастаси кивнула. Глаза Старого Кайзера заблестели.
– Ха! – воскликнул он, – а у меня есть прекрасна идея!
– Милая фройляйн! – обратился он к Анастаси, – Вы видите, нужно спасать молодого человека. Пари – дело нешуточное. Что вы скажете, если Вам придется сыграть в следующем моем концерте, который будет не простым концертом, как этот, но приуроченным к одной совершенно уникальной дате? Что Вы скажете?
Анастасии с готовностью закивала.
– Вот и хорошо. А этот концерт мы отдадим молодому человеку, причем он выступит под Вашим именем.
– Но… - нерешительно начала Анастаси.
– Минуточку. Я же еще не объяснил мою идею. Герр Н. очень любит ходить в маске, ведь так? Ну, а я могу уважить его, и превратить мой концерт в маскарад, куда все милые дамы приедут в масках. Также я захочу увидеть маску за роялем. Ну как?
Мы все радостно закивали.
– Вот только придется Вам, фройляйн, одолжить молодому человеку на один вечер Ваше концертное платье. А теперь мне нужно идти. Ближе к делу я дам знать обо всем. Последний вопрос к Вам, молодой человек: скажите, а на органе вы когда-нибудь пробовали себя?
– Да. Я занимался параллельно клавиром и органом. Мне даже доводилось заменять органиста в церкви.
– Прекрасно. Этому Вашему качеству мы также найдем достойное применение.
После сего Старый Кайзер раскланялся и вышел, притворив за собой дверь.
Мы стояли и молчали. Анастаси вдруг пошатнулась и оперлась о настройщика. Тот подмигнул мне.
– Извини, малыш, ты должен еще немного поработать сегодня.
И, подхватив ее на руки, бережно понес наверх. Я же с удвоенным рвением заиграл программу Анастаси.
Неделя прошла изумительно быстро. В день концерта, который должен был состояться в два часа пополудни, Анастаси приехала во дворец Старого Кайзера чуть ли не рассвете, якобы для того, чтобы порепетировать, а на самом деле – чтобы не дай Бог, не ехать вместе со своим миллионером. Меня же привезли туда еще накануне, чтобы я смог вволю пообщаться с роялем Старого Кайзера.
Я стал играть, забыв обо всем, и скоро пришел к выводу, что рояль звучит много лучше, чем, собственно, домашний клавир. Пока я играл, мне несколько раз приносили какую-то изысканную еду, и я ее съедал, не замечая ее изысканности. Я хотел остаться спать прямо в зале, но слуги Старого Кайзера увели меня в прекрасную, специально для меня приготовленную комнату с мягкой постелью. Утром я встал рано, пошел в зал и опять играл, пока не пробило полдень. Тут зал начали украшать, и мне пришлось уйти. Я слонялся за кулисами, слышал какие-то голоса, все больше и больше. Наконец ударил колокол, и почти сразу загудели внизу автомобили. Слуги Старого Кайзера повели меня в гримерную – переодеваться в платье Анастаси.
Это было пышное платье старинного фасона, удивительно пахнущее (я сразу вспомнил Анастаси). А ведь замечательную идею придумал Старый Кайзер! Только сейчас я сообразил, что мы с Анастаси не только одного роста, но и волосы у нас совершенно одинаковые (у меня только чуть-чуть покороче). Но когда мне начали делать женскую старинную прическу с буклями – меня все это стало немного раздражать и я закрыл глаза, чтобы не видеть себя в зеркале и не разозлиться вконец.
Наконец мне надели маску. Она была, как и обещал Старый Кайзер, весьма удобна и почти не отвлекала.
Когда я вышел на сцену, у меня вдруг закружилась голова – так неожиданно много людей было в зале и так ярко и пестро было на сцене. Меня охватило чувство, что я и впрямь совсем не умею играть, я попытался представить себе начало первого произведения из программы Анастаси и не смог вспомнить ни ноты! Зато я вдруг вспомнил давний совет моего доброго друга, господина аббата: "Иоганн, – говорил он, – в жизни твоей, вероятно, часто придется тебе играть перед публикой. Может статься, что прямо на сцене охватит тебя великая тоска или суета сдавит тебе горло. Представь тогда себе голубое небо с величаво плывущими по нему облаками. Ни одна доступная человеческому оку картина не заключает в себе столько музыки, как эта."
И я представил себе это небо, и пальцы мои сами потянулись к клавишам, и я стал играть уже спокойно, с волнением только музыкальным, а не нервическим. А играл я тогда Гольдберг-вариации Себастиана Баха, и с каждой вариацией было все лучше. Когда же в конце пришла опять тема – я почуствовал, что что-то важное произошло во мне. Я встал и поклонился. Сразу зал разразился овацией и меня буквально засыпали цветами. Какая-то маска из первого ряда пристально смотрела на меня. Я узнал миллионера Анастаси. Саму же ее было узнать совершенно невозможно, если бы Старый Кайзер не дал мне заранее взглянуть на ее костюм.
Между тем аплодисменты и крики все усиливались. Я уже не знал, что делать дальше. Вдруг миллионер встал, легко поднялся на сцену и галантным движением снял с меня маску.
Раздался отчаянный женский крик (видимо, кричала Анастаси). Все притихли. Я почувствовал, как ноги мои размягчаются, словно кисель, а черная маска миллионера внимательно глядела на меня. Вдруг он сорвал маску, и тогда аплодисменты грянули с новой силой. Это был Старый Кайзер. Он протянул руку и одним движением убрал женскую прическу с моей головы.
– Я рад представить вам, – начал он звучным голосом, обращаясь к публике,–представить этого замечательного пианиста, несомненно будущее светило в области фортепианной музыки – Иоганна Готлиба Гольденберга!
– Быстро за кулисы. – шепнул он мне и продолжал:
– Этот пианист...
Я бросился за кулисы. Там меня встретили слуги Старого Кайзера. Во мгновение ока я был переодет в великолепный сценический фрак и уже в таком виде кланялся дальше. Старый Кайзер говорил недолго и скоро пригласил всех в соседнюю залу, где стояли столы с угощением и должны были начаться танцы. Меня же он взял за руку и повел в какую-то комнату. Там уже сидела Анастаси.
Ее лицо было похоже на сжатый кулачок – такое упрямое было на нем выражение. Потом мне показалось, что она вот-вот заплачет. Мне захотелось подойти успокоить ее – я был уверен, что Старый Кайзер не причинит ей зла, но вдруг какой-то грохот раздался за моей спиной. Обернувшись, я увидел толпу слуг, окружавших что-то. Они расступились, давая дорогу, и о, майн Готт, я увидел, как несут на диван Старого Кайзера, совершенно бледного и с закрытыми глазами. Тут же подбежал кто-то, видимо врач.
– Ах, как нехорошо, Ваше Величество! – сказал этот врач, – ведь мы же Вас предупреждали!
Старый Кайзер ответил еле слышно:
– Время дается человеку для того, чтобы жить, для умирания достаточно одного мига.
Доктор сделал укол Старому Кайзеру и попросил нас всех выйти, но больной возразил с неожиданной силой:
– Нет, доктор. Сейчас выйдете Вы, а мне надо успеть все объяснить этим молодым людям.
Все, кроме нас, послушно вышли.
– Ну что же, дети, – сказал Старый Кайзер, ласково глядя на нас. – Иногда забавно получается: просыпаешься утром, и не подозреваешь, что на вечере этого самого дня уже начерчена граница, за которой начнется совсем другая жизнь. Ваша жизнь теперь будет совсем другая. Жалко, что мы с тобой не подружились, Анастаси. Мне ведь не нужна была женщина, как ты теперь, наверное, понимаешь. Просто перед смертью человеку часто даются самые длинные и черные ночи. Плохо, если их не с кем коротать. Но если бы я сказал тебе правду – ты бы не поверила. На самом деле я ведь и не обманывал тебя, а просто вел себя образом, который подходил под ваши с мамой привычки и понятия. Еще, конечно, очень жаль, что вы так хорошо прятали Иоганна. С ним бы мне было гораздо проще. Но и так я очень рад. И нашим с тобой долгим ночам, Анастаси, и тому, что мне довелось увидеть восход новой звезды, и даже самому поучаствовать в этом восходе. Мне будет приятно, если ты, Иоганн, опишешь всю эту нашу историю своим смешным и милым романтическим языком, ровно так, как ты говоришь. Это будет очень забавная сказка. Всем детям понравится.
И тут Старый Кайзер подмигнул нам.
– Ну, что же? – сказал он, – все-таки мы хорошо провели время сегодня.
Он посмотрел на часы. Было без десяти восемь. Он улыбнулся.
– Еще есть время. Все, что касается вас обоих – я имею в виду бумаги – на столе. Там мое завещание, дарственная на дом для Анастаси, все в порядке. А что-то душновато здесь!
И он вдруг легко встал с дивана, подошел к окну и распахнул его.
– Посмотри на это небо, Иоганн1 – воскликнул он. – Я завещаю тебе его. Может статься, когда-нибудь и ты станешь Старым Кайзером, всенародно любимым и страшно одиноким. Возьми тогда это небо и смотри на него долго-долго, пока не устанут глаза, и ты поймешь, что не стоит искать счастья на земле. Посмотри же на это небо! Разве оно не знакомо тебе?
Я посмотрел и узнал. Именно такое небо я представлял себе на сцене днем – вечернее небо с золотыми и розовыми облаками. И мне захотелось уйти туда.
– А я скоро буду там...– мечтательно произнес Старый Кайзер, – уже через три... нет, через две минуты.
И тут Анастаси заплакала беззвучно и горько. Старый Кайзер погладил ее по голове.
– Ну, ну, не плачь. А вообще, спасибо тебе. Если по ком-то искренне плачут – ему будет легко лететь. Ну, прощайте, дети! Зовите всех, мне пора.
И он лег на диван и закрыл глаза.
Мы открыли дверь. Вошли врачи, осмотрели Старого Кайзера и сказали, что он скончался.
Отпевали его через три дня в соборе, построенном на его деньги. Во время отпевания произошло чудо – сам собой заиграл орган, и из купола вылетела грамота, где золотыми буквами было написано о назначении меня на должность органиста этого собора. Я сразу вспомнил слова Старого кайзера, оброненные им в нашу первую встречу, о достойном применении моего органного мастерства. Не забыл он также слова, данного Анастаси. Спустя месяц после его смерти, согласно его завещанию, она дала сольный концерт, посвященный его памяти. Вообще, она сильно изменилась после его смерти. Не хотела больше видеть настройщика, зато перевезла в подаренный дом свой клавир и целыми днями играла на нем. К слову сказать – получалось у нее это весьма недурно. Тетя, напротив, совершенно не изменилась. С другой стороны – почему она должна была измениться?
Что же касается меня – то я больше не играю на клавире. Я понял, что мне не достигнуть тех золотых облаков, только играя на инструменте. И я, не оставив, конечно, моего органного служения Господу, остальное время решил посвятить сочинению и уже вкладываю в композицию все рвение, на какое способен. Одному только Богу известно, что из этого выйдет, но я верю, свято верю, что смогу написать музыку, в которой откроется небо с золотыми облаками, и Старый Кайзер, которого я часто вижу во сне, ободряет меня.
| МОЛ, № 4 , 2007 |